Тайны Парижа - Страница 165

165

— Ты действительно сумасшедший, — сказал он.

И, не спросив объяснения у старого слуги, он отправился в спальню. Но он не лег в постель, а, устремив глаза на стенные часы, с беспокойством ждал наступления дня. В пять часов он позвонил. Грум, в крайних случаях исполнявший обязанности кучера и занимавший в то же время должность камердинера, вошел полуодетый и совершенно заспанный.

— Патрик, — приказал ему Арман, — заложи Тома в карету…

Грум от удивления выпучил глаза.

— Разве барин дерется на дуэли сегодня утром? — спросил он.

— Нет. Смотри, не разбуди как-нибудь Иова.

— О! — прошептал грум. — Иов у себя в комнате, он выходит в сад, и туда не будет слышно, как выедет Том.

Грум ушел одеваться, потом вывел ирландского рысака и заложил его в карету. Арман тем временем надел пальто и взял маленький ящик из кленового дерева, украшенный перламутровыми инкрустациями, в котором были заперты пистолеты.

XXVIII

Арман прошел из своей комнаты во двор с предосторожностью школьника, задающего тягу. Несмотря на полную независимость, Арман прекрасно знал, что если ворчун увидит его выходящим из отеля в такой ранний час, то немедленно поднимет крик. Но, к счастью, старик Иов не проснулся.

Арман приказал груму, садясь в карету:

— Поезжай на площадь Эстрапад. Я не знаю номера дома, но укажу тебе его.

Патрик, выехав со двора, пустил рысака во всю прыть, и тот помчался, как стрела, по Елисейским полям и набережным.

Дорогой Арман, находившийся со вчерашнего дня в сильно взволнованном состоянии, справился наконец со своим волнением и снова сделался спокоен. Несмотря на стыд и гнев, испытываемые им при мысли, что ему предпочли бедного студента — ему, столичному льву, истому джентльмену и лихому наезднику, — несмотря на чувство сильнейшей ревности, увеличивавшейся еще от уязвленной гордости, сын полковника придал своему лицу выражение бесстрастия и холодности. Карета остановилась у площади Эстрапад. Арман вышел из нее и приказал груму:

— Следуй за мною. Ты остановишься у двери дома, куда я войду, и будешь ждать меня.

Только что начало светать. Площадь была пуста, а дождь продолжал накрапывать.

Арман тотчас же узнал дом, где он был накануне и который показался ему и теперь необитаемым. Дверь была заперта. Он постучал, как и накануне. Дверь отворилась сама собою.

Хотя на этот раз у молодого человека не было витой свечи, он все же храбро направился ощупью по темному коридору, поднялся по лестнице, считая этажи, и остановился на том же самом, где и накануне ночью. Дверь десятого номера, которую молодой человек, убегая, оставил открытою настежь, была затворена, и рука Армана тщетно искала ключ в замке.

Очевидно, кто-нибудь вошел в комнату после его ухода. Сердце молодого человека забилось от волнения.

«Он вернулся», — подумал Арман и, не колеблясь, сильно постучал. Сначала никто не ответил, но, прислушавшись, Арман услышал звонкий храп спавшего. Он снова постучал, потом еще раз. Вдруг на лестнице, на нижнем этаже, раздался неприятный крикливый голос.

— Что там за шум наверху!

Арман отошел на минуту от запертой двери N 10, вернулся на площадку лестницы и крикнул:

— Это друг г-на Фредерика Дюлонга, которому необходимо видеть его по крайне важному делу.

— Г-на Дюлонга? — гнусливо спросила привратница, так как это была именно она. — Ну, что ж, он в прекрасном виде.

— Он, однако, дома…

— Разумеется. Но он пьян… и если бы вы даже начали палить из пушек Дома инвалидов или зазвонили в колокол собора Богоматери, то и тогда не разбудили бы его.

— Но мне необходимо его видеть.

Арман спустился с лестницы, руководясь светом свечи, которую держала привратница, и сунул ей в руку луидор. Последний оказал магическое действие.

— Ах, сударь, — сказала старуха, — если вам уж так надо поговорить с ним, то я могу дать вам другой ключ от его комнаты. Быть может, если вы войдете к нему, то вам удастся разбудить г-на Дюлонга.

И сморщенная рука мегеры начала искать в связке ключей ключ, на котором стоял N 10, и подала его Арману.

— Господину нужна свеча? — прибавила она почтительным тоном, который свидетельствовал о том высоком уважении, которое она почувствовала к человеку, подарившему ей луидор.

— Дайте, — сказал Арман, беря медный подсвечник.

— Ах, — продолжала привратница, — я не знаю, право, как провел эту ночь г-н Дюлонг, но он то выходил, то снова возвращался. Наконец он вернулся в полночь и начал дьявольски шуметь.

Слова привратницы дали понять Арману, что прошедшую ночь его приняли за студента. Он вернулся на верхний этаж, чувствуя глубокое отвращение при мысли, что эта женщина, такая элегантная, такая необыкновенная, воспитанная женщина, которую он любил так безумно, унизилась до того, что оставила свой портрет в комнате студента, который так безобразно напивался.

Рука Армана, вставлявшая ключ в замочную скважину, дрожала от гнева, и он невольно отступил назад, войдя в комнату и увидав студента. Тот спал совершенно одетый на кровати, его разорванное платье, грязные башмаки и брюки и скомканная рубашка были залиты вином; видно было, что он напился в кабаке и, возвращаясь домой, падал в канавы, пожалуй, даже ему надавал тумаков какой-нибудь другой пьяница. Но удивление Армана перешло все границы, когда он пристально всмотрелся в лицо спавшего.

Это был толстый малый лет за тридцать пять, бородатый, с угреватым лицом и вульгарными чертами, не лишенными, однако, добродушия и чистосердечия. Он принадлежал, по всей вероятности, к числу тех студентов, которые всю свою жизнь остаются в университете, довершая свое дурно начатое воспитание в кофейнях.

165