— Мы ждем твою пословицу.
— Стрелять из пушки по воробьям, поить лошадь на ходу, расхваливать свою жену первому встречному и давать слово на ветер — значит иметь ветренную голову и трусливое сердце.
— Арман прав, — сказала Фульмен, — честное слово зря не дают. К тому же мы не инквизиционные судьи, и он имеет право не разглашать своей тайны.
Арман начал отрицать свою любовь после того, как признался в ней; когда он услыхал слова Фульмен, принужденная улыбка исчезла с его губ. Он вдруг сделался мрачен, задумчив и, по-видимому, погрузился в какие-то воспоминания, заставившие его забыть место, где он находился, и сделавшие его глухим к шуткам, к взрывам смеха, к шумному веселью, царившему вокруг него.
— Ну! — вскричал Мориц. — Он похож на Архимеда, решающего свою проблему. Земля может рушиться или разверзнуться, и он не заметит этого.
— Ты ошибаешься, Мориц, — сказал Арман, быстро подняв голову, хотя винные пары, без сомнения, уже бросились ему в голову.
— Арман, — прервала его слова Фульмен, заметившая, что бледность молодого человека сменилась легким румянцем, свидетельствовавшим о его опьянении, — выпейте-ка за здоровье женщины, которую вы любите, и сохраните тайну ее имени.
Нервная дрожь пробежала по телу Армана, и рука его, подносившая стакан, тряслась.
— Та, которую я люблю, не имеет имени, — сказал он.
— Женщина без имени, вот-то потеха! — рассмеялась Мальвина.
— Мориц был прав, — продолжала Нини Помпадур, — начало походит на роман.
— А кончится, как драма в театрах Амбигю или Порт Сен-Мартен, — сказал Мориц гробовым голосом.
Арман поднял на него неподвижный тусклый взор, свидетельствовавший о том, что опьянение уже наступило.
— Наконец, — воскликнул он, нервно смеясь, — если вам уж так нужно знать ее имя, то зовите особу, которую я люблю, «Дамой в черной перчатке»! Другого имени ее я не знаю.
— Господа, — сказала Нини Помпадур, — Арман пьян.
— Возможно.
— И он бредит.
— Нисколько.
— Так почему же он зовет ее «Дамой в черной перчатке»?
— Потому, что я всегда видел, что на правой руке ее была надета черная перчатка.
— И на ней всегда была только одна перчатка?
— Да, одна.
— А где вы встречали ее? — спросила Мальвина.
— Везде.
— Значит, эта женщина — призрак?
— Может быть…
— Решительно, — пробормотала Нини Помпадур, — Арман или смеется над нами или пьян.
— Допустим, что я пьян, и оставьте меня в покое с моей любовью, — сказал он нетвердым голосом, обнаруживавшим в нем лихорадочное нетерпение людей, чувствующих, что они начинают терять рассудок, а вместе с тем могут выдать тайну, которая до тех пор так тщательно скрывалась ими.
— Нет! Нет! — настаивала Фульмен. — Вы должны рассказать нам о вашей странной любви, Арман.
— Моя любовь — одна мечта…
— Пусть так! Ну, и мы тоже помечтаем… Теперь два часа ночи, и в это время обыкновенно засыпают.
— О! — сказала Мальвина, усадившая рядом с собою на маленький диванчик банкира, — что касается меня, то я уже сплю и вместо подушки взяла миллионера. Я уверена, что увижу золотой сон.
Арман был по-прежнему мрачен и задумчив и опустил свою отяжелевшую голову на грудь. Фульмен поняла, что время признания наступает. Действительно, Арман взглянул на нее и сказал ей с горькой усмешкой, в которой вылились его давно сдерживаемые немые страдания.
— Итак, вам очень хочется узнать человека, который безнадежно любит женщину, взор, улыбка и вся жизнь которой является загадкой?
— Еще бы! — воскликнула Фульмен. — По-моему, это интересно.
— Дорогая моя, — продолжал Арман, — «Дама в черной перчатке» вот уже год повсюду является на моем пути. Я гнался за нею и никак не мог настигнуть. Это не женщина, это — призрак, мечта, что-то воздушное и неуловимое, беспрестанно ускользающее.
— Я прошу, — сказал Мориц Стефан, — описать сначала ее физический облик, а к духовному мы перейдем потом.
— Она — высокого роста, стройная блондинка…
— Как героиня Вальтера Скотта, не правда ли?
— Как Мальвина Оссиана. Ее большие темно-голубые глаза имеют странный блеск: они то печально сверкают, то действуют так таинственно и магнетически, что волнуют человека и гипнотизируют его.
— У меня дрожь пробежала по спине, — прервала рассказ Армана насмешница Нини Помпадур.
— Эта женщина, — продолжал Арман, — или ангел, или демон. Это мне неизвестно; быть может, она скрывает в сердце страсть, и ее лицо под холодной маской равнодушия не гармонирует с ее душевными волнениями. А быть может, это холодный вампир, поступки которого рассчитаны заранее, и сердце ее бьется так же правильно, как стенные часы? Повторяю: это мне не известно, но я знаю только одно, что я ее люблю… О! Любовь, которую она мне внушила, была для меня каплей, подобной капле кислоты, падающей на металлическую пластинку и понемногу просверливающей в ней отверстие, разрушительное действие которой не прекращается ни на минуту.
Нини Помпадур, услышав последние слова, поднесла руку ко лбу и сделала жест, который можно было истолковать таким образом:
«Решительно, этот мальчик теряет разум».
— Дорогая моя, — сказал Арман, понявший ее движение, — вы, может быть, правы — я сумасшедший… но сумасшествие, имеющее источником любовь, так печально, что смеяться над ним, как это делаете вы, бесчеловечно.
— Простите! — пробормотала Нини Помпадур. — Я думаю, что вы шутите. Вы говорите обиняками, загадками, которые, согласитесь, до некоторой степени могут возбудить в нас сомнение.