Тайны Парижа - Страница 121

К оглавлению

121

— Баронесса, — медленно начал полковник мрачным и сдержанным от гнева голосом, — я пришел слить свое горе с вашим.

Баронесса вздрогнула и сделала еще шаг назад.

— Вы плачете о вашем ребенке?

Слова эти поразили госпожу Сент-Люс. Откуда этот человек знает, что Гектор ее сын?

— Дитя мое! — воскликнула она с тоской и ужасом.

— Я также оплакиваю своего ребенка, — сказал полковник.

— Вы?

В этом слове послышалось необычайное удивление.

— Мой сын умер, сударыня…

Глаза полковника засверкали от злобы.

— Ваш же… — продолжал он.

— Ах! — вскричала баронесса. — Вы знаете, что стало с ним, с моим Гектором?

— Да.

— Вы знаете и не скажете мне? О, говорите!

— Позже!

Надменная баронесса уже не дрожала перед этим таинственным и ужасным человеком, но смотрела на него умоляющими глазами. Яростный вопль вылетел из горла полковника:

— А, так вы любили вашего ребенка! — прохрипел он. — Вы, значит, любили хоть кого-нибудь на этом свете?

— Дитя мое! — сказала она с невыразимой мукой. — Вы знаете, что стало с ним и не хотите сказать мне. Ах! Значит, вы не знаете, что такое мать.

И гордая баронесса упала на колени и с мольбою протянула руки к полковнику:

— Ваш сын не умер, — сказал он.

Она вскричала. Это был крик радости и муки.

— Дитя мое! — бормотала она. — О, верните мне его… Скажите мне…

— Выслушайте сначала, сударыня, историю моего умершего сына, которого я оплакиваю, выслушайте вы, чей сын еще жив…

Полковник не только не поднял баронессу, но продолжал магнетизировать ее взглядом, обладавшим свойством змеи.

— Слушайте… — продолжал он. — Слушайте же, я этого требую.

Надежда, что этот человек вернет ей сына, уничтожила последнюю гордость в баронессе Сент-Люс. Она с покорностью ребенка склонила голову и прошептала:

— Говорите, сударь, я слушаю.

— Сударыня, — продолжал он, — я не капитан Ламберт. Я полковник Леон. У меня был сын, двадцатилетний юноша, хрупкий и белокурый, как вы, с золотым сердцем, с лицом ангела. Он умер потому, что его убили… да убили, так как он не мог держать шпаги и пистолета в руке, до того она была у него слаба и нежна.

Полковник остановился, и баронесса увидала, как слеза медленно скатилась по его щеке.

— Однажды, — снова начал полковник взволнованным, но твердым голосом, — однажды он встретил женщину, прекрасную и бессердечную, как вы… сударыня.

Баронесса вздрогнула: она боялась понять.

— Эта женщина попрала его любовь, — продолжал неумолимый полковник. — Она изобрела для него тысячу мучений; она истерзала его сердце, улыбаясь, как пантера раздирает лань или газель своими когтями… она заставила его невыразимо страдать, когда он увидел своего соперника, стоящим на коленях перед ней… затем…

Полковник разразился хохотом, напоминавшим крик гиены.

— Затем, — продолжал он, — низко пользуясь тем, что женщины не отвечают кровью за свои поступки, она ударила его перчаткой по лицу.

При этих словах баронесса вскрикнула:

— Арман!

— Да, Арман… он был моим сыном.

И отец окинул взглядом женщину, убившую его сына.

— Он сильно любил вас, он любил вас так, сударыня, как ни одна женщина не заслуживает быть любимой. Он любил вас, потому что не знал, что вы убиваете по очереди всех, которые имели слабость любить вас; маркиз де П. и виконт Ральф зарезали друг друга у ваших дверей; наемный убийца заколол кинжалом молдаванского князя в карете, после вашего бала. Он не знал, наконец, что ваш отец умер от горя, узнав, что благородная баронесса Сент-Люс лишилась чести до замужества.

Полковник снова остановился.

Госпожа Сент-Люс склонилась головой к самому полу, как будто молния сразила ее.

— Итак, — продолжал полковник, — он дрался с вашим последним обожателем, с графом Степаном, и он умер… Я убил графа два часа назад; я сбросил его со скалы в море, предварительно нанеся ему десять ударов шпагой. Теперь очередь за вами!

— Ах, убейте меня… убейте меня! — прошептала она разбитым голосом.

— Убить вас! Полноте! За кровь моего сына, сударыня, мне нужно нечто большее, чем ваша жизнь, чем две секунды мучений; мне нужны слезы и отчаяние всей вашей жизни!

Она вздрогнула от слов этого человека, которые пронзили ее душу, как лезвие кинжала, раскаленного докрасна, и страх ее был так велик, что она почти забыла о своем ребенке.

— Я знал, — продолжал полковник, — что Бог не сотворил еще чудовища совершенного и что в самом преступном сердце есть струна, которую можно затронуть. Вы убили своих сообщников, но вы любили своего ребенка… Я нашел, чем отомстить вам!

Услыхав слова полковника, баронесса Сент-Люс вскочила и отступила назад, как львица, рассчитывающая скачок, который ей предстоит сделать, чтобы наброситься на свою добычу.

— Дитя мое! — воскликнула она с блуждающим взором и задыхающимся голосом. — Вы осмелитесь коснуться моего ребенка?

— А! Вы возмущаетесь, не правда ли? Вы становитесь неумолимой, потому что ваши материнские чувства затронуты. А разве вы не убили моего сына?

Противники снова смерили друг друга взглядом; но баронесса уже перестала дрожать: преступная женщина уступила место матери, которая искала нож, пистолет, какое-нибудь оружие, чтобы убить человека, осмелившегося коснуться ее ребенка.

— Оставьте! — сказал полковник с презрением. — Я не убью вашего ребенка, я не убийца…

При этом обещании отчаянный гнев баронессы угас, и она снова упала духом.

121